 |
| |  |
15.03.2018, 14:25
Как писал “Ъ”, президент Франции Эмманюэль Макрон принял решение о возвращении африканским странам культурных ценностей, оказавшихся в собраниях французских музеев. Эффектный жест политика вызывает неоднозначную реакцию в мировом музейном сообществе. Комментируя причины и возможные последствия этого начинания, директор Государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский ответил на вопросыСергея Ходнева.
— Как вы оцениваете инициативу президента Макрона? Насколько она значима для музейного мира в целом?
— Инициатива эта, конечно, политическая, но нужно понимать, что это не только часть политики президента Макрона, но и часть большого процесса. Он связан с постколониальным синдромом. В самой Франции реализация этой инициативы, видимо, будет означать конец музея Бранли, который открылся совсем недавно и который представлял, на мой взгляд, замечательный рецепт правильного обращения с наследием такого рода, как и парижский Институт арабского мира.
Всякое нарушение цельности музейного собрания ведет к разорению музейного фонда как такового — мы это проходили и в 1920-е, и в 1990-е. По сути же все, что мы сейчас называем реституцией,— проявления этого постколониального синдрома вины. И сюда можно отнести все происходящее у нас в последние годы: и планы передела коллекций ГМИИ и Эрмитажа ради воссоздания Музея нового западного искусства, и споры вокруг дворцов-музеев в петербургских пригородах, и история с Одигитрией Торопецкой, и другие инициативы Русской православной церкви. И сам факт того, что одним-единственным документом можно нарушить неприкосновенность коллекции.
— Правомерно ли ставить на одну доску проблемы, связанные с французским колониализмом XIX века, и отечественную музейную ситуацию?
— Постколониализм не имеет никакого отношения к XIX веку. Это эмоциональное и интеллектуальное состояние, которое начинает культивироваться в обществе после Второй мировой войны. Во Франции это было более заметно, да, но на самом деле процесс этот глобальный. Это стимуляция ощущения вины, причем двусторонняя: либо в себе, либо в другом. Возникает война памятей, в которой культура становится разменной монетой и потому страдает.
— Но все же великие имперские музеи — и Эрмитаж в их числе — действительно можно воспринимать как наследие именно XIX столетия.
— Такие музеи складывались все-таки очень по-разному. Но я бы сказал, что сейчас именно универсальный музей выглядит гораздо более соответствующим нашему времени и потребностям современного человека. Вот музей локальный, музей национальной культуры — это пережиток XIX века.
— Как тогда универсальным музеям реагировать на возникающие претензии?
— На самом деле существует несколько решений. Первое — совместный показ и совместное изучение соответствующих памятников. Второе — это создание так называемых музеев-спутников, этим занимаются и Лувр, и Эрмитаж. Третье — создание для стран-доноров особых условий для доступа к хранению.
— Есть ли новые запросы, с которыми сталкивается Эрмитаж сейчас?
— Новых, к счастью, не возникает, в основном это продолжения старых процессов. Что-то было передано в национальные собрания еще в самом конце 80-х и в 90-е, например, ритуальный котел из Казахстана, который был вывезен в Эрмитаж в 1930-е. Сейчас проблемы часто решаются при помощи изготовления копий — это касается, например, Чингисова камня из Забайкалья и ряда других памятников. Все решения находятся через культурный обмен, это вопрос взаимного доверия и совместной работы.
