С О Ю З   М У З Е Е В   Р О С С И И

В первой половине июня Международный комитет по музейной безопасности (ICMS, Канада), Международный совет музеев (ICOM) России и Русский музей проводили в Санкт-Петербурге семинар-практикум «Порядок действий в чрезвычайных ситуациях». Почти неделю руководители художественных музеев России  учились действовать при любой угрозе – пожаре, наводнении, террористической атаке.

Среди участников семинара была одна женщина, для которой такая ситуация — не теоретическая опасность, а повседневная реальность. Её зовут Галина Владимировна Чумак, она — директор Донецкого художественного музея.

О том, как живут в такой реальности музей и город, расспросил Галину Чумак Александр Чиженок.

— Галина Владимировна, из всех участников международного семинара Вы — самый опытный практик. Насколько Вам полезно то, что вы сейчас услышали?

— Очень полезно. Хотя  сегодня применить эти знания я вряд ли смогу — нет финансирования, чтобы что-то укрепить, прикупить, доделать.

Вот, например, видеонаблюдение. У нас в музее оно внешнее и внутреннее. Но только в пяти залах из 18. И я не могу закончить эту работу.

Что касается пожарной сигнализации, я была как бы спокойна. Но, как оказалось, мне надо многое проверить.

— Что Вас обеспокоило?

— Год назад, в самый сложный момент мне удалось  получить деньги и полностью заменить все старые краны, обновить шланги и огнетушители, подвести воду туда, где она не была подведена. То есть я была спокойна — техническая сторона выполнена. А теперь, после этого семинара, я неспокойна, потому что понимаю — мы полтора года не проводили тренинг пользования огнетушителем с сотрудниками.

Надо провести тренинг с эвакуацией — там обязательно включается человеческий фактор, который меняет все твои планы.

Знаете, в июне прошлого года сразу после теракта недалеко от музея, мне позвонила корреспондент, кажется,  газеты «Сегодня» и задала неожиданный вопрос: «Что Вы испытали в первый момент, когда узнали о взрыве рядом с музеем?». Я ответила: «Счастье». И добавила: «Разбитые стёкла — это не пожар. Мы их завтра поставим. А пожар — это самое страшное,  после него почти всё невозвратимо».

— Вы сейчас рассуждаете, как человек, приехавший из нормального областного центра, а не оттуда, где каждый день обстреливают, рушатся дома, убивают людей. Как вообще в этой ситуации может существовать музей?

— Конечно, сложно, потому что полтора года нет финансирования на содержание, на само существование музея.

Практически с прошлого мая и до Нового года к нам не ходили посетители. Я своим приказом закрыла музей — было опасно.  В июне ситуация ещё ухудшилась, произошёл первый взрыв, и у нас выбило 21 окно. В августе залило горячей водой наш первый зал (мы находимся на первом этаже жилого дома), в самом проходном месте вспучился паркет. У нас анфиладное устройство, и в следующий зал не попадёшь, минуя первый. А ходить по поврежденному паркету было невозможно. Только когда к Новому году, после двух месяцев отопления, паркет осел, мы смогли начать работу в первом зале.

Ещё одно наше здание повреждено, и пока мы не можем его открыть.

— Сотрудники музея в это время не работали?

— С 7 мая до 17 декабря мы не работали для посетителей. Мы приходили, дежурили, отслеживали ситуацию, проверяли краны, проводку, сигнализацию. А потом, когда уже открыли выставку в отдельном зале, пошёл народ.

Однако при полном отсутствии финансирования надо решать ещё массу других вопросов. На что приобретать моющие средства для уборки помещения, заказывать афиши, баннеры и пригласительные билеты для выставок, покупать бумагу, краску для принтера и ксерокса? Сейчас у меня остановились все ксероксы и практически все принтеры, кроме приёмной и бухгалтерии.

— А вам хотя бы зарплату платят?

— Украинская сторона с июля не имела возможности нам платить зарплату.

— Возможности или желания?

— Возможности, потому что все банки закрылись, а без банка перечислить деньги невозможно.

Все государственные структуры уехали в разные города — одни в Мариуполь, другие в Краматорск, кто-то в Славянск. Всё было непредсказуемо, неожиданно, решения принимались неадекватные, и возможно неправильные. В то время никто не мог поступать правильно, потому что вообще ничего не было правильного.

Украинская сторона никак не могла платить нам зарплату. И не только зарплату, но и всё остальное финансирование. Мы с мая прошлого года не платим ни за что — ни за воду, ни за электроэнергию, ни за отопление, ни за интернет. Но всё работает.

— Каким образом? Как вообще устроена экономика?

— Я не могу на этот вопрос ответить.

— Но как живут люди, если они не получают зарплату?

— Зарплату мы не получали с июля прошлого года, но в ноябре ДНР выделила деньги на так называемую материальную помощь за октябрь. В декабре дали материальную помощь за ноябрь, а январе — за декабрь.

— Она равноценна зарплате?

— Нет, не равноценна. Но наш местный олигарх Ринат Ахметов организовал благотворительный фонд и выделял большие пакеты с продуктами пенсионерам старше 65 лет, потом добавил людей старше 60, инвалидов, многодетные семьи.

— ДНР допускает это?

— Допускало. Сейчас продукты просто не могут провезти через блок-посты, закрыты все дороги в Донецк. Но я вам скажу, что такой пакет один человек за месяц съесть не может. Там от 13 до 15 килограмм всяческих продуктов, по банке тушёнки, сгущёнки, кукурузы, пара банок килек в томате, килограмм сахара, литровая бутылка подсолнечного масла, и много круп — рис, гречка, пшено, пшеничная крупа…

— Выходит, эта помощь от Ахметова более существенна, чем то, что привозят белые грузовики российского МЧС?

— Я не знаю, что там, в белых грузовиках. Ту гуманитарную помощь, которую присылала Россия, я не видела. Я так понимаю, что она попадала в руки тех, кто взял оружие, и их семей. Возможно, там были лекарства – надо же лечить тех, кто ранен. Я не знаю.

— Но до вас она не доходила?

— Нет, до меня дошла только помощь Рината Ахметова.

— А что сейчас есть в городских магазинах?

— Магазинов стало намного меньше. Супермаркеты почти все разъехались, выживают только малюсенькие магазинчики. Овощи-фрукты — на базаре, но цены там похлеще ваших. Сейчас их привозят только из тех районов, которые находятся на территории ДНР. Или с дачи, своего огорода, у кого есть.

— Ещё возможно поехать на дачу?

— Ездим. Как-то я возвращаюсь, а мне говорят, что перед утренним автобусом взорвался снаряд. Слава Богу, тогда никто не пострадал. У меня у самой на даче снаряд упал, там тоже повреждений хватает.

— Огород выручает в этой ситуации?

— По крайней мере, прошлогодний урожай выручил очень. Яблоки были, морковка, свёкла, огурцы, перец,  помидорчики — всё своё.

— Вернёмся к музею. Если говорить высоким слогом, какова его миссия?

— В музее хранятся предметы искусства, которые принадлежат будущим поколениям. Это материальная культура, внутренний  мир людей, который остался от прошлых веков и передан нам, это возможность изучать другие миры, страны, народы. Музей нужен всегда и везде. И первая наша задача состоит не столько в том, чтобы он работал, сколько в том, чтобы он сохранился.  Вторая — показывать.

— Почему именно сейчас музей так нужен в Донецке?

— Я убеждена, что в любое время человеку нужна отдушина. Я, например, когда мне тошно, читаю поэзию и слушаю музыку, в основном классическую. Ещё очень люблю слушать Микиса Теодоракиса (Галина Владимировна по национальности гречанка – А.Ч.). У него такие печальные песни, что, когда я их слушаю, спрашиваю себя — как тебе не стыдно? Там, в его песнях, люди так плачут, им так больно и тяжело, а у тебя всё прекрасно и замечательно…

Для кого-то такой отдушиной может стать музей.

— Кто сейчас ходит в музей?

— Всякая публика ходит. В Донецке осталась треть населения от почти миллиона. Основная часть — это пенсионеры.  Вот они больше всего и ходят.

— Как выглядит город?

— Город выглядит исключительно замечательно! Центр вылизан, сверкает чистотой и красотой, как обычно.

У нас ещё в 70-е годы был такой секретарь обкома Владимир Иванович Дегтярёв. Он один раз и навсегда выработал политику поддержания идеальной чистоты в городе, и она продолжается на протяжении почти 50 лет. На сегодняшний день чище Донецка я не видела города. С ним не сравнятся ни Париж, ни Киев, ни даже Петербург.

— А то, что мы видим в телевизионных репортажах?

— Это происходит не в центре.

Я живу в четырех километрах от центра и в десяти от аэропорта. Когда мой и соседние дома попали под обстрел, весь двор и все контейнеры для мусора были в стекле — его сносили со всех домов. Слава Богу, тогда никто из людей не пострадал, но не пройти было от этого стекла. А однажды иду и чувствую — не тот вид, не та картинка. И вдруг осознаю — весь мусор вывезли. Всё в чистоте.

А вот Киевский, Куйбышевский, Петровский и Кировский районы — ближе к аэропорту и к тем селам, которые обстреливают. Там столько проблем! То разбило  дом, то воду, газ, подстанцию, транспорт.

— В центре есть разрушения?

— Когда-то летом там снаряд пролетел, откуда — не знаю. Пара домов пострадала возле 1-го гастронома. И жилые дома в районе краеведческого музея, и наш знаменитый стадион «Донбасс — Арена» (но его уже подтянули, потому что Ринат Леонидович за этим следит).

—Так у кого реальная власть — у Рината Леонидовича?

— Нет. У Захарченко.

— Как музей существует в этой ситуации?

— Я уже сказала — музей работает.

Наше помещение состоит из двух зданий на бульваре Пушкина, 35 и 33. Здание на Пушкина 33 для посетителей закрыто, но, по сути, функционирует, потому что там находится фондохранилище, и ещё один зал перекрыт — в нём проводится реставрация.

Мы готовили выставку к 70-летию Победы,  достали большие по размерам картины, которые раньше не выставлялись, но вынести их в реставрационную было невозможно. В таких случаях мы перекрываем  большой зал (так называемый лактионовский,  или пушкинский, где висит огромная работа Лактионова, 4 на 5 метров, на которой изображён Пушкин в Тригорском) и ставим большой стол. На нём реставраторы продолжают свою работу и сегодня.

В здании на Пушкина, 35 открыты шесть выставок — детского рисунка; компьютерных копий работ Николая Рериха (они подарены нам Музеем искусства народов Востока из Москвы); экспозиция, посвящённая 200-летию победы над Наполеоном (которая привезена музеем-заповедником «Бородинское поле»); выставка донецких художников; выставка «В гостях у сказки» и выставка «Парад Победы».  Две последние — из фондов нашего музея.

— А основная экспозиция?

— Она находится в фондах. Мы сняли её в мае прошлого года, и приняли решение — пока не наступит окончательный мир, не возобновлять.

История нашего музея, между прочим, связана с вашим городом. Когда в 30-х годах возникло стахановское движение, тогдашний президент Академии Художеств Исаак Израилевич Бродский предложил ведущим художникам Советского Союза поехать в Донбасс и запечатлеть трудовой энтузиазм, что и было сделано. Результатом стала выставка в Москве и Ленинграде. Бродский хотел показать её и в Донбассе, но там не было музея. И тогда он предложил создать музей для передового класса рабочих и передать туда эти произведения.  А чтобы власти не передумали, поступил хитро — упаковал всю выставку и отправил в Сталино (так тогда назывался Донецк).

Восемь месяцев ящики стояли в пакгаузе железнодорожного вокзала, пока сотрудники вокзала не взвыли и не обратились в обком партии — заберите! И 23 сентября 1939 года  было принято решение о создании Музея изобразительных искусств, который открылся в конце октября того же года на первом этаже филармонии. 

Кроме Бродского, в создание музея включилось Всероссийское кооперативное товарищество художников (Всекохудожник). В результате, наша довоенная коллекция насчитывала больше 400 произведений и включала в себя работы Ивана Константиновича Айвазовского, Карла Павловича Брюллова, Василия Васильевича Верещагина, Ильи Ефимовича Репина, Фёдора Александровича Васильева, Константина Фёдоровича Богаевского и других художников.

В 1942 году немцы вывезли более 260 работ.  Где остальные — по сей день неизвестно.

В 1960 году музею дали нынешнее помещение. Дальше коллекция формировалась как закупками, так и передачей из художественных фондов ведущих музеев страны. У нас есть предметы из Эрмитажа, Русского музея, Третьяковки, Музея изобразительных искусств им. Пушкина, Симферопольского и Севастопольского музеев, киевских музеев.

Сегодня у нас больше 16 тысяч единиц хранения: произведения западноевропейского искусства XVII — XXI веков, античная коллекция (она подарена Эрмитажем), русское и украинское искусство. Половина коллекции — графика, есть скульптура и декоративно-прикладное искусство. Мы — один из крупнейших музеев Украины. Сейчас обрабатываем новые поступления, переданные нам в дар. Как только они войдут в фонд, у нас будет больше 17 тысяч предметов.

—  Есть ли у Вас в нынешней ситуации своя музейная политика? С кем вы поддерживаете контакт?

— Министерство культуры Украины не имеет к нам доступа, как бы ни хотело. Хотя неформальные контакты мы поддерживаем. Но официально музей переподчинён Минкультуры ДНР. И сотрудничает с Минкультуры России, при содействии которого были организованы выставки из музея-заповедника «Бородинское поле» и Музея искусств народов Востока.

— Какова ситуация с другими  музеями Донецкой области?

— Очень серьёзно пострадал Донецкий областной краеведческий музей. В него угодило несколько снарядов, погибло много экспонатов. Вначале от этого обстрела, а потом от дождей, снега, морозов...

В Дебальцево  музей погиб полностью. Там часть экспозиции была посвящена истории города, часть — афганской войне.

Коллекция Рериха в Горловке находится в фондах, а в экспозиции выставлены работы современных горловских художников.

— Возникает ли вопрос об эвакуации?

— Возникал год назад. Сегодня это не актуально, потому что невозможно.

Впрочем, это было невозможно и год назад — технически и финансово. Теперь к этим причинам присоединилась ещё и  война.

Я убеждена, что 99% музеев бывшего СССР не способны сегодня произвести эвакуацию. Она готовится месяцами, а у большинства музеев нет оборудования, упаковочных материалов, никто не знает, куда эвакуироваться.

— А вам предлагали?

— Да, но куда, на какие деньги — думайте сами. И снизу, и сверху меня терзали. Но я считаю, что это неправильно. Тот же «Пушкин» — огромный холст, рама лепная, очень тяжелая. Чтобы снять эту работу, нужно человек 10 крепких мужчин, которых я не знаю, где найти.

— Ополченцы могут помочь?

— Ополченцы мне не нужны. Я не имею права доверять вооружённым людям произведения живописи, тем более, настолько ценные.

Я работаю директором не для того, чтобы убить фонды, а для того, чтобы сохранить их для следующих поколений. Я всегда была достаточно практическим и трезвым человеком, а в такие мгновения все должны быть в десять раз трезвее и практичнее.

— Фондохранилище у вас достаточно надежное?

— Более-менее. Но вот смотрите, что в краеведческом музее произошло — прямое попадание снаряда, который пролетел через четыре этажа и угодил в фондохранилище. Кто гарантирует, что такое не случится с нами? Никто.

Принципиально у нас всё чисто, опрятно, хорошо, надежно — мы проверяем, смотрим. Но спастись от войны невозможно.

Как тогда, когда в пяти метрах от нас взорвались две машины и полетели окна. 21 окно. Спасибо местной власти, председателю нашего Ворошиловского райисполкома Владиславу Борисовичу Латынцеву, на следующий день окна стояли.

Когда я приехала  в половине одиннадцатого вечера — я не умею плакать, рыдать, в истериках биться — я просто посмотрела на него и спросила: «Боже, что я со всем этим буду делать?» А он меня приобнял, голову положил себе на грудь и говорит: «Галина Владимировна, я вас не оставлю, завтра окна будут стоять».

— Он назначен новой властью?

— Нет, он работал раньше, и продолжает работать сейчас. Он тоже понимает всю ответственность.

— Вы  ощущаете себя частью международного музейного сообщества?

— Конечно. Я член Международного комитета музеев при ЮНЕСКО (ICOM), у которого всегда была линия — музеи вне политики. Но, к сожалению, политика  входит в жизнь музея, и от этого никуда не деться.

— Как складываются отношения с международными организациями, с ICOM? Насколько они признают ДНР?

— ДНР они не признают, а Донецкий художественный музей признают. Мы же не политики. Основная наша задача — сохранить культурное наследие. И на этой основе мы очень хорошо понимаем друг друга.

— О чём Вы говорили на конференции с петербургскими коллегами?

— Меня встретили очень хорошо, подходили люди из музеев всей России, обнимали, говорили — мы переживаем. Я понимаю, что переживают не лично за меня, а за народ, который живет в Донбассе.

Говорили о поддержке, спрашивали о коллекции, о том, как мы работаем. Русский музей просто закидал подарками — целый набор видеофильмов, различные издания. Эрмитаж передал пакет научных изданий. Я убеждена, что эта помощь нам очень пригодится — и в научной работе, и для нашего музейного киноклуба.

— С украинскими коллегами вы поддерживаете контакты?

— Поддерживаю, потому что они тоже переживают, на человеческом уровне.

По профессиональным вопросам мы общались с реставрационным центром. Ещё до всех событий туда отправились несколько наших работ. Но теперь я за них спокойна: от нас уволилась реставратор графики (у неё маленький ребенок, она боялась оставаться с ним в воюющем Донецке и поэтому переехала к родственникам под Киев), теперь работает в реставрационном центре. Ей поручили заниматься именно нашими вещами.

— А они к вам вернутся?

— Они могут к нам вернуться в том случае, если мы вернёмся в Украину. Это такой же прецедент, как был в Крыму. Но лично от меня пока никто из украинских коллег не отрёкся.

— Как вы сейчас выстраиваете отношения с властью?

— Я подчинена  Министерству культуры ДНР, и всё не так просто, если учесть, что половина сотрудников осталась от прежней власти. Я сама работала в управлении культуры — я их знаю, и они меня знают.

— А их задачи как-то изменились?

— Главная задача — сохранить инфраструктуру культуры, хоть как-то. Разбит краеведческий музей, очень много уехало специалистов, музыкантов, вокалистов. В опере из трёх дирижеров не осталось ни одного, из солистов — всего несколько человек. Как ставить оперу, если нет баса или тенора? Никак.

— Театр работает сейчас?

— Всё работает.

— Люди ходят?

— Ходят в театры, филармонию, к нам. Есть ещё Дом работников культуры, выставочный комплекс «Арт-Донбасс». Но по телевидению, как не включу — там всё война.

— Так всё-таки в Донецке нормальная жизнь или война?

— И так, и так. Я не могу сказать, что это нормальная жизнь. Это реальность и ирреальность. Как-то они сочетаются. Жили люди в блокадном Ленинграде, жили на оккупированных территориях, но разве они жили нормально?  

Вот я сижу в кабинете, и слышу какой-то странный звук. Оказывается, танк проехал по центральной улице. Это нормально? Так же и всё остальное.

У нас комендантский час с 11 вечера до 7 утра. Последний трамвай уходит без четверти восемь. Нет, сейчас, летом, уже в 20.20. Потом жизнь замирает.

Осенью, когда у меня была повреждена квартира, и я не могла там жить, поскольку не было света, газа и воды, я приезжала только спасать продукты из холодильника. Потом ехала к своим кумовьям, где в то время жила. И вот я садилась на последний автобус в семь вечера, а город — уже пустой! Миллионный город тогда очень часто в интернете называли «городом-призраком».

— Сейчас так же?

— Нет, сейчас не так. До семи вечера народу довольно много. В троллейбусе еду утром, если ночую у кумовьёв, — троллейбус забит. А у кумовьев я, когда у меня опасно. Я тогда оставляю свою квартиру и переезжаю к ним, там потише.

Ненормальная жизнь. Почти всё закрыто. Люди практически не ходят друг к другу в гости. Потому что если пойдёшь, надо или оставаться ночевать, или стремглав бежать домой, чтобы успеть на транспорт. Театры работают, но спектакли начинаются в три часа, чтобы в шесть закончить.

— Если опоздал, нарушил комендантский час, чем это грозит?

— Могут арестовать и куда-нибудь завезти.  Я один раз, ещё осенью, так чуть не залетела. Я бежала при  полной темноте, как сумасшедшая, летела. Тогда было жёстче, чем сейчас. Сейчас другие страхи.

— Какие?

— Может что-то в гости прилететь.

— Обстреливают сейчас сильнее?

— Значительно.

— Несмотря на перемирие?

— Да что там перемирие... Как-то раз, как раз в ночь накануне перемирия, обстрел начался. Мой друг-сосед зовет меня к себе в подвал (он в частном доме живёт). Я говорю: «Нет, Ваня, иди лучше ко мне. Выпьем коньячку и будем ждать перемирия. Я как раз тут стихи пишу, я должна закончить».

Пришёл он ко мне. А в полдвенадцатого ночи так лупило, так лупило! Тут звонок в дверь, сосед по дому: «Вы что, не  идёте в подвал?» Да не хочу я в этот подвал! Мы тут сидим, и будем сидеть. А в этих домах сталинских очень серьезные железобетонные конструкции. Ваня и говорит, что надо встать под такую конструкцию. Вот мы и встали. Стоим и смеёмся — я кариатида, а он атлант. Держим! И держимся!

http://www.hermitageline.ru/ru/blog/view/pervaya-zadacha-sohranit

 

Стихи Галины Чумак, написанные во время ночных обстрелов