Конфликт быта и бытия, безвидность и пустота барачно-лагерного существования, неожиданно преображающегося христианскими мотивами,— в те же годы эта тема разрабатывалась Оскаром Рабиным, с которым у Овчинникова при всей идеологической и даже социальной близости различий, эстетических и стилистических, все же больше, чем сходства. Учившийся в Ленинграде у Николая Акимова Олег Целков и его кислотные маски-морды в театре абсурда — тут сходство манеры обнаруживается легче. Пространство без воздуха, объекты без массы, полые и гладкие объемы, как технический рисунок на уроках черчения, только раскрашенный, «сюрреалистская» гладкопись, коренастые и округлые персонажи — из-за них Овчинникова звали «русском Фернандо Ботеро», хотя сравнение с «нововещественными» ленинградцами петров-водкинской или шухаев-яковлевской выучки было бы более уместно. Да и вряд ли к 1970-м, когда вполне сложился овчинниковский стиль, в Ленинграде знали что-либо о гедонистическом колумбийце, тогда как с русским и советским авангардом его поколение, входившее в мир искусства буквально с черного музейного хода, было знакомо и отчасти генетически связано.

Владимир Овчинников — типичный ленинградский нонконформист, то есть художник, стремящийся не входить с советской художественной системой ни в какие институциональные или товарно-денежные отношения: не получать официального художественного образования, не вступать в творческие союзы, не зарабатывать на жизнь выполнением профессиональных заказов, будь то книжная иллюстрация или монументально-декоративная халтура. Но все же, как типичный ленинградский нонконформист, он старался быть поблизости от искусства. Работал маляром в Мариинском (вернее, в тогдашнем Кировском) театре — помощником художника-декоратора Кирилла Кустодиева, сына знаменитого мирискусника, так что порою можно подумать, что овчинниковский «архипелаг ГУЛАГ» — это кустодиевская «Русь купеческая», прошедшая через стройки социализма. Служил такелажником в Эрмитаже, с чем связан самый известный эпизод его биографии.

В 1964 году в Растреллиевской галерее Зимнего дворца состоялась легендарная выставка «художников-рабочих хозяйственной части Эрмитажа», где приняли участие пять «человек из подполья», — Михаил Шемякин, Валерий Кравченко, Олег Лягачев, Владимир Уфлянд и Владимир Овчинников. 30 марта ее открывал замдиректора по научной работе Владимир Левинсон-Лессинг — 1 апреля закрыло обкомовское начальство, спешно прибывшее в музей и почему-то не оценившее творческую инициативу пролетариата. Пролетариев, впрочем, даже не уволили, но разводящего либерализм директора музея, выдающегося археолога Михаила Артамонова, сняли с поста. Став чуть ли не единственными ленинградскими художниками, которые при жизни выставились в Эрмитаже, пятеро смелых продолжили антисоветскую деятельность. Шемякин с Лягачевым образовали группу «Петербург», Уфлянд ушел в литературу, печатаясь в там- и самиздатах, Овчинников же расписывал церкви и устраивал подпольные выставки. Например, одну из первых в Ленинграде квартирных — в своей малярной мастерской в Кустарном переулке, из которой его тут же и выгнали за нецелевое использование. А в 1974–1975 годах он сделался активистом «газаневщины», одним из организаторов выставок «другого искусства» в ДК имени Газа и ДК «Невский». Международных выставок и признания прижизненный экспонент Эрмитажа дождался лишь в годы перестройки — его работы добрались до музеев Стеделейк и Метрополитен. С течением времени стало казаться, что «боевые» заслуги Владимир Овчинникова важнее творческих, но история ленинградского неофициального искусства до сих пор толком не написана, так что более взвешенные эстетические оценки — впереди.

Подробнее:http://www.kommersant.ru/doc/2653957